Содержание статьи
Уральское население
Несмотря на наличие горной промышленности на Урале, основную массу его населения, как и страны в целом, составляли не заводские рабочие, а крестьяне.
За первую половину XIX в. население Пермской, Оренбургской и Вятской губерний выросло в 2,5 раза (с 1 296 тыс. до 3 211 тыс. душ мужского пола). Это намного превышало
темпы естественного прироста. Население Урала, как и раньше, увеличивалось за счет миграции (колонизационных процессов, которые наиболее интенсивно проходили в Оренбургской губернии).
В крае преобладали государственные крестьяне. В Вятской губернии они составляли 85 % всего крестьянского населения, в Пермской – 73,6 %, в Оренбургской – 83,5 %, тогда как
помещичьи крестьяне составляли соответственно: 2 %; 23,8 % и 15 %. Численность удельных крестьян была еще меньше.
В целом за указанный период численность крестьян на Урале выросла с 1,1 до 2,4 млн душ мужского пола.
Городское население Урала в это же время составляло всего 3,3 % от общего числа жителей региона (для сравнения: в Европейской России – 9,1 %). Однако численность горожан вместе с жителями горных заводов, официально не относившихся к городам, превышала 12 % всего населения Урала. Например, в Нижнем Тагиле имелись свечная и бумажная фабрики, мукомольные мельницы, многочисленные подносные и сундучные заведения. Здесь жили сотни купцов, то есть примерно столько же, сколько в губернском городе Перми. Между тем Нижний Тагил по-прежнему считался поселком при главном заводе Демидовых. Правительство не хотело признавать существования городов, «принадлежавших», по сути дела, частным лицам. Оттого из 20 крупнейших населенных пунктов Урала лишь шесть официально числились городами, остальные назывались горнозаводскими поселками.
Горнозаводское население не было однородным. Заводские крестьяне жили в деревнях, занимались сельским хозяйством и трудились на вспомогательных работах при заводах. Мастеровые же работали в цехах заводов. В начале XIX в. на Урале числилось 85,8 тыс. душ мастеровых и 252 тыс. душ приписных крестьян.
Численность живших в городах мастеровых и непременных работников выросла за первую половину XIX в. в 4,4 раза. С одной стороны, они не относились к свободным горожанам,
а с другой – играли все более активную роль в хозяйственной жизни городов, конкурируя не только с мещанами, но и с купцами.
Реформа 19 февраля 1861 г. в России сняла крепостные «наручники» более чем с 20 млн крестьян и предоставила им целый ряд гражданских прав и свобод, что коренным образом изменило облик целого сословия. Бурное развитие рынка и товарно-денежных отношений, начавшееся после реформы, способствовало модернизации страны. На новом этапе усиливается социальная, профессиональная и географическая мобильность населения, происходят серьезные изменения в численности и размещении различных категорий россиян, начинается переход от традиционной к современной модели воспроизводства населения, наблюдается развитие малой семьи и демократизация внутрисемейных отношений.
Во второй половине XIX в. Российская империя переживала демографический взлет: население страны за 37 лет (с 1860 по 1897 гг.) выросло на 52 млн человек (с 74 до 126 млн), причем главным образом за счет естественного прироста. Сельское население за указанный период выросло в полтора раза, городское – почти удвоилось, тем не менее его удельный вес в общей численности населения страны не поднялся выше 13 %.
Заметное место среди губерний России занимало население четырех уральских губерний: Пермской, Вятской, Уфимской и Оренбургской. Прирост населения за пореформенное
тридцатилетие составил в них около 50 %, то есть несколько меньше, чем в целом по России (68 %). При этом показатели прироста в Оренбургской (74,6 %) и Уфимской (69,5 %) губерниях были гораздо выше, чем в Пермской (42 %) и Вятской (36,5 %). Это объясняется активной колонизацией первых. Однако в целом Урал отличался преобладанием местного населения над пришлым. По данным переписи 1897 г. из 9 821,8 тыс. человек населения Урала 8 752,6 тыс. человек (88 %) были жителями тех же уездов, в которых они родились, переехали в другие уезды своей губернии 431,1 тыс. человек (5 %), приехали на жительство из других губерний 638,1 тыс. человек (7 %).
Реализация положений 19 февраля 1861 г. и аграрных реформ 1863 и 1866 гг. вызвала подвижность крестьянского населения страны. Крестьяне переходили не только из одного сословия в другое, из одного разряда в другой, но и из уезда в уезд, из губернии в губернию, осваивали новые районы. Втягивание крестьянства в рыночные отношения создало подвижность населения другого рода – временный отход на заработки многомиллионных масс, неудержимый рост городов и селений. После отмены крепостного права миграционная активность российского крестьянства непрерывно усиливалась.
Причинами аграрных миграций были не только пережитки традиционного общества, такие как малоземелье, низкое качество крестьянских наделов, но и втягивание крестьянства в рыночные отношения: нехватка заработков на родине, высокие выкупные платежи. Нельзя сбрасывать со счетов и временные факторы, которые либо тормозили, либо ускоряли миграционные процессы: неурожаи (особенно в 1891–1892 гг.), распространение слухов, правительственная политика, поощрявшая или сдерживавшая переселение на окраины.
Миграционная политика правительства в пореформенный период претерпела значительные изменения, особенно в отношении переселений крестьян в Сибирь. Если сразу после отмены крепостного права она носила запретительный характер, то в 1880-е гг. начинается регламентация этих процессов. Это произошло под влиянием массовых самовольных нерегулируемых переселений крестьян и общественного давления. Так, в 1881 г. правительство подготовило проект закона о переселении крестьян. Он был рассчитан на то, чтобы дать выход на окраины некоторой части крестьянства, особенно безземельным и малоземельным. Однако чтобы исключить возможность массового переселения крестьян, увольнение их из общины не должно было превышать половины наличного населения.
В 1884 г. процессы миграции начали вновь сворачиваться. Причиной тому послужил доклад министра внутренних дел Д. А. Толстого, в котором издание закона о переселении крестьян из всех губерний признавалось делом не только «вредным», но и «невозможным». Но полностью свернуть этот процесс не удалось. Были признаны законными миграции экономически состоятельного крестьянства на окраины, а с 1893 г. переселенцам выдавали путевые пособия, оказывали врачебно-продовольственную помощь и устанавливали пониженный переселенческий тариф, равный трети проезда в вагонах четвертого класса. На эволюцию правительственной миграционной политики в 1890-е гг. существенное влияние оказали: сокращение земельных наделов крестьян, развитие транспортной системы (особенно железных дорог), городской инфраструктуры и промышленности.
Таким образом, с конца 1880-х гг. XIX в. вплоть до 1905 г. правительственная переселенческая политика претерпела значительные изменения. Закон 1889 г., как и впоследствии «Временные правила» 1904 г., был направлен прежде всего на содействие чиновникам в регламентации и контроле переселений, а никак не основан на соблюдении интересов самих переселяющихся. В условиях аграрного кризиса меры правительства оказались запоздалыми, носили ограниченный и локальный характер. Как правило, одной из главных причин крестьянских миграций было желание получить на новых местах землю, не обремененную податями, и укрыть свои доходы, полученные при отхожих промыслах. Этому способствовали слухи о несметных богатствах Сибири.
Переселялись преимущественно государственные крестьяне, так как они обладали гораздо большей свободой и подвижностью по сравнению с бывшими удельными и помещичьими. Последние в 60–70-е гг. XIX в. были связаны временнообязанным состоянием, а затем вплоть до 1906 г. – выкупными платежами.
Переселенцы устремлялись главным образом на окраины Российской империи: Северный Кавказ, Новороссию, а с середины 80-х гг. XIX в. – в Сибирь и Казахстан. Всего за вторую половину XIX в. – начало ХХ в. переехало около 9 млн крестьян (в 1871–1896 гг. – 3 815 000 человек, в 1897–1913 – 5 228 000 человек).
В основном переселенцами становились среднеобеспеченные крестьянские семьи, так как этому способствовала местная администрация. Как правило, важными для переселенцев были не только экономические условия новой среды, но и культурно-бытовые. Причинами же возвращения назад являлись неблагоприятные экономические и природно-климатические условия, сложности во взаимоотношениях со старожилами и особенно с коренным инородческим населением, а также нехватка средств. Значительные размеры переселение крестьян приобрело во второй половине 80-х гг. XIX в., во время поземельного устройства государственных крестьян. При предъявлении владенных записей можно было довольно легко оформить разрыв с прежним местом жительства, так как желающим предоставлялось право отказаться от принятия земельных наделов по заявлениям в поземельно-устроительные комиссии.
Так, из Пермской губернии преимущественно переселялись государственные крестьяне, главным образом в сибирские губернии (Енисейскую и др.). Всего за 1853–1860 гг. переселилось 4 050 человек (2 055 человек мужского пола и 1 995 женского), то есть в среднем в год 506 человек. Средний годовой перевес переселившихся из губернии над поселившимися в ней составлял 458 человек (то есть 0,02 % от всех жителей губернии в 1860 г.). Таким образом, накануне отмены крепостного права в России миграционные процессы среди крестьянского населения Пермской губернии не играли сколько-нибудь значительной роли. Это означало, что в крае к этому времени закончились активные колонизационные процессы.
Ситуация изменилась в конце XIX в. В 1897 г. в Пермской губернии насчитывалось 2 994 302 человека. «Неместных уроженцев» (иммигрантов) было зафиксировано 147 867 человек, что составляло 4,9 % от численности всего населения. Во временном отсутствии числилось 148 294 душ обоего пола (107 915 душ мужского пола и 40 379 женского), в том числе в уездах без городов 144 684 души обоего пола (105 567 душ мужского пола и 39 117 женского), что составляло 4,96 % от численности всего населения. Кроме этих показателей перепись зафиксировала так называемое «временно пребывающее на момент переписи население». К нему относились лица, проживавшие в данном месте меньше одного года. Их количество составляло 119 125 человек (3,9 %).
Основными направлениями миграции сельского населения Пермской губернии в пореформенный период были соседняя Оренбургская губерния, в которой продолжались колонизационные процессы, Сибирь (Тобольская губерния) и Дальний Восток, где было огромное количество незаселенных земель. Так, 7 апреля 1893 г. Пермское губернское по крестьянским делам присутствие разослало волостным правлениям уездов циркуляр с правилами переселения русских крестьян в Амурскую и Приморскую губернии. Основным условием для переселенцев являлось наличие денежных средств для переселения и водворения на постоянное жительство. Это подтверждает вывод о том, что официально переселялись в основном состоятельные крестьянские семьи, так как они могли рассчитывать только на себя.
Для переселенцев были характерны высокая заболеваемость и смертность, значительной была и вероятность разорения.Согласно «Материалам Комиссии 16 ноября 1901 г.»
с 1889 по 1901 г. из Вятской губернии выселилось 50,3 тыс. душ обоего пола, из Пермской – 38,5 тыс., Уфимской – 6,4 тыс., Оренбургской – около 1,8 тыс. душ обоего пола. Всего из четырех уральских губерний за указанный период выселилось 97 тыс. душ обоего пола. В начале XX в. переселенческое движение за Урал более чем утроилось.
В среднем по Уралу в пореформенный период крестьянское население составляло 88,3 %, что превышало средние показатели по России (77,2 %).
В указанный период Урал по-прежнему был заселен слабо. На 1 кв. версту приходилось в среднем 14 человек, тогда как в европейской части России – 22 человека.
По количеству населения впереди уральских губерний шли Вятская и Пермская (по 1/3 всего населения края), а по численности сельского – Вятская, Уфимская и Пермская (97,4 %;
95,9 % и 85,3 % в 1867 г. и 96,8 %, 95,1 % и 94 % в 1897 г.).
Численность городского населения Урала за вторую половину XIX в. увеличилась на 108 %. Темпы прироста городского населения в уральских губерниях были различны. Вятская (прирост составил 79,7 %) и Пермская (76,1 %) губернии значительно отставали от Оренбургской (182,1 %) и Уфимской (117,6 %) по росту численности горожан.
В XIX в. среди крестьянского населения практически отсутствовало сознательное регулирование рождаемости, и она почти исключительно определялась биологическими факторами.
В среднем крестьянка, обладавшая крепким здоровьем, рожала 10–11 раз. Следовательно, территориально-экономические различия в уровне рождаемости были невелики. Смертность же определялась не столько социальными факторами (уровнем благосостояния крестьянских семей, степенью их зажиточности, количеством и качеством принадлежавшей им земли), сколько экзогенными, то есть факторами среды (инфекционными болезнями, болезнями органов дыхания, несчастными случаями, отравлениями, травмами и др.). В XIX в. на Урале наблюдалась высокая смертность населения, особенно среди детей.
На высокую смертность в крае оказывали влияние: низкий уровень развития медицины, плохой уход за детьми, частые эпидемии, антисанитарные и антигигиенические условия, неурожаи и голод.
Кроме того, высокий уровень смертности, особенно среди младенцев, не только являлся производным от низкой культуры, грамотности, недостатка медицинских знаний и бедности, но и был порождением русской модели демографического поведения. Высокая рождаемость как бы провоцировала высокую смертность и наоборот: если бы детей рождалось меньше, они получали бы гораздо более хороший уход, следовательно, их умирало бы меньше. Среди православного населения России (Урал не был исключением) и в пореформенный период продолжала существовать так называемая экстенсивная модель воспроизводства населения, ярко выраженная в поговорке: «Если ребенок родился на живое, то выживет, если на мертвое, так умрет». Отсюда уход за младенцами был минимальным. Жили по принципу «Как богу будет угодно». В самую опасную для
грудничков пору – в летние месяцы – матери, как правило, оставляли детей на произвол судьбы. Среди русских детей в возрасте до трех лет смертность в крае была наивысшей.
Исключение составляли чуваши и коми-пермяки, у которых положение было еще хуже. Несколько лучше положение было у мусульманских народов – татар и башкир. Врач С. Ершов считал, что разница в смертности между русскими и татарами обуславливалась, кроме всего прочего, «различием во времени и способах прикармливания, в различии веками сложившихся традиций и обычаев ухода за детьми, в различии условий труда русской крестьянки и татарки». Отношение к детям в татарских семьях было более внимательное. Русские дети в сравнении с татарскими обладали наивысшей смертностью.
Так, детская смертность в Пермской губернии во второй половине XIX в. достигала 44,9 % от числа родившихся против 37,7 % в России, 27,3 % в Германии, 23,3 % в Англии и 17,8 % в Норвегии. Таким образом, в России детская смертность в полтора раза превышала смертность детей в странах Западной Европы. В Пермской же губернии умирало в полтора раза больше, чем в среднем по России, и в три-пять раз больше, чем в отдельных странах Западной Европы.
Высокая рождаемость же объяснялась тем, что в традиционном крестьянском хозяйстве благополучие семьи напрямую зависело от числа детей: чем больше детей – тем больше работников. Уже с 6–7-летнего возраста дети выполняли посильную работу: присматривали за младшими братьями и сестрами, ухаживали за скотиной, пасли гусей. Но самое главное – дети кормили своих престарелых родителей. Без детей крестьянина в старости ожидала нужда. Согласно этическим и правовым нормам сын должен был материально содержать немощных престарелых родителей, а дочь – ухаживать за ними и поддерживать их морально. Как правило, старались иметь не менее трех сыновей. Эта заповедь выразилась в поговорках: «Один сын – не сын, два сын – полсына, а три сына – сын», «Первый сын – Богу, второй – царю, третий – себе на пропитание».
Высокий уровень брачности и психологическая установка на многодетность предполагали высокую рождаемость как в целом по стране, так и на Урале.
Развитие модернизационных процессов в Пермской губернии в пореформенный период было неравномерным, и в силу этого изменение в размещении и составе крестьянского населения не было одинаковым.
Среди сельского населения губернии выделялось горнозаводское, сельскохозяйственное и смешанное (горнозаводское и сельскохозяйственное) население. Основная часть крестьянства размещалась в местах, благоприятных для ведения хозяйства, а также вблизи уездных городов и крупных заводских центров.
Социальная структура населения Урала в конце XIX в. выглядела следующим образом: крестьяне насчитывали 7 902,3 тыс. чел. (80,4 %), горнозаводское население – 1 млн чел. (10,2 %), военные – 366,0 тыс. чел. (3,7 %), дворяне – 55,4 тыс. чел. (0,6 %), духовенство – 36,6 тыс. чел. (0,4 %), купцы – 12,7 тыс. чел. (0,1 %), мещане – 412,8 тыс. чел. (4,2 %), прочие – 36,0 тыс. чел. (0,4 %). Таким образом, производительным трудом было занято большинство населения Урала (91 %). Сельское хозяйство давало средства существования 80,5 % населения, лесные промыслы (в том числе охота и рыболовство) – 1 %, от фабрично-заводской и горнозаводской промышленности имели заработки 9,5 % населения.
Урал был полиэтничным и поликонфессиональным регионом. По данным переписи 1897 г. среди населения Урала русских было 7 013 тыс. человек (71,4 %), башкир – 1 254 тыс.
(12,8 %), татар – 450 тыс. (4,6 %), удмуртов – 407 тыс. (4,1 %), марийцев – 241 тыс. (2,5 %), коми-пермяков – 66 тыс. (0,7 %), украинцев – 47 тыс. (0,4 %), других национальностей –
164,8 тыс. человек.
Природные условия Пермской губернии не создавали препятствий для общения представителей разных народностей, а наоборот, содействовали установлению близких хозяйственных и культурны связей между ними. Ассимиляционные процессы, как правило, более интенсивно проходили среди близко проживающих народов, исповедовавших мусульманство, – башкир и татар Осинского и Красноуфимского уездов.
Основными религиозными конфессиями в крае были православие, ислам и язычество.
Поведение русских по отношению к другим народам всегда характеризовалось их восприимчивостью к чужому наследию. Как правило, под словом «мы» русские (в особенности
крестьяне) понимали не только этнически чистых русских, но и соседей, если они подчинялись русскому царю.
Основными критериями национальности, господствовавшими в сознании русского народа, являлись принадлежность к православию и подчиненность православному русскому царю.
Разумеется, отношения между народами не всегда были идиллическими, но в принципе они строились на основе добрососедства и партнерства. Экономическая выгода и христианское миссионерство в российской экспансии были выражены намного слабее, чем в политике стран Западной Европы. В Российской империи нерусские народы жили бок о бок с русскими, контактировали и оказывали взаимное влияние друг на друга.
